Филип Фармер - Плоть [ Авт. сборник ]
Более того, они были настолько близорукими и замшелыми в своих повадках, что стали умолять Мэхруда о наделении их специальным отличием в знак признания их монополии быть пророками. И Все-Бык действительно наделил Дружков таким отличием, которое говорило само за себя о принадлежности их к лику святых. Он наградил своих пророков постоянным ореолом ярко-желтого цвета.
Обхватив руками колени, Алиса покачивалась от душившего ее смеха.
— Разумеется, все двенадцать должны бы были исступленно радоваться привалившему им счастью. Но не тут-то было. Ибо Мэхруд из озорства перепутал место, которое должно было окружаться ореолом. Теперь, когда дружкам хотелось продемонстрировать свою принадлежность к лику святых, им необходимо было поворачиваться к людям задницей.
И, хотите — верьте, хотите — нет, но эти тупоголовые категорически отказываются признаться в том, что Мэхруд, по сути, изничтожил их. Наоборот, они везде и всюду бахвалятся месторасположением своего ореола и пытаются убедить всех остальных пользоваться пеленками, утверждая, что обмотанная тряпьем средняя часть тела — такой же знак правоверных почитателей Мэхруда, как тюрбан или фреска — для истинных приверженцев Аллаха.
Естественно, настоящая причина такой пропаганды — нежелание Дружков бросаться в глаза. Не то, что они совсем не желали бы быть знаменитыми. Просто им не хотелось бы, чтобы люди помнили об их слабости и изначальном грехе.
Слезы из прекрасных глаз Алисы струились ручьями. Я же не видел во всем этом ничего смешного, о чем и заявил ей без утайки.
— Ничего-то вы не поняли, Темпер, — улыбнулась она. — Их положение поправимо. Все, что им требуется — это попросить Мэхруда, чтобы он избавил их от этой напасти. И они это знают, однако гордыня не позволяет им прибегнуть к этому средству, они продолжают упорствовать, что это является знаком благорасположения Все-Быка. Да, Дружки страдают, но им нравится страдать. Так же, как Плаксивому Козлу нравится восседать на могиле жены — словно это удержит ее под землей — и хныкать о своих несчастьях. Он и ему подобные не откажутся от своих наказаний ни за что на свете, буквально ни за что! И стойко будут нести свой крест.
Она снова закатилась громким смехом. Я приподнялся, схватил ее за плечи и притянул к себе, чтобы проверить, не пахнет ли от нее Отваром. Не было и намека на его запах, из чего следовало, что к бутылке Козла она не притрагивалась, зато стало ясно, как день, что у нее просто истерика.
Как привести охваченную истерикой женщину в нормальное состояние? Да громко отшлепать ее по щекам. Но тут Алиса сама ударила меня. Да еще так громко! Но результат был тот же — смеяться она перестала. Я схватился за щеку.
— За что?
— За то, что вы попытались воспользоваться моей слабостью.
— Но я… я… — только и сумел я пробормотать.
— Держите свои руки при себе, — сердито сказала Алиса. — Не принимайте ошибочно мое сочувствие за любовь. И не думайте, что мне, как и этим любителям Отвара, все равно, с кем.
Я повернулся к ней спиной и закрыл глаза, стараясь утихомирить нарастающее бешенство, но это мне плохо удавалось и, наконец, меня прорвало. Я привстал и окликнул ее:
— Алиса!
Она тоже, должно быть, не спала и сразу подскочила.
— Что? В чем дело?
— Я забыл вам кое-что вернуть.
И влепил ей звонкую пощечину. Затем, даже не удосужившись удостовериться, что удар произвел впечатление, спокойно лег и снова повернулся к ней спиной. Добрую минуту, должен признаться, спина моя была холодной, а все мышцы напряжены до предела в ожидании того, что ее ногти вот-вот вопьются в мою голую кожу.
Однако ничего такого не произошло. Сначала наступила полная тишина, в которой было слышно только ее дыхание. Затем, вместо ожидаемой яростной атаки, пришла очередь сдавленных вздохов, сменившихся всхлипываниями, которые, в свою очередь, перешли в громкое сопение, сопровождающееся вытиранием слез.
Я терпел, сколько мог, но скоро не выдержал, приподнялся на локте и произнес:
— Извините. Наверное, мне не стоило распускать руки. Только вы все-таки выбросьте из головы, будто я пытался с вами заигрывать, зная, насколько отвратителен вам. У меня тоже есть гордость. Да и страсть к вам, знаете ли, совсем не вскружила мне голову. Кто вам сказал, что вы — Елена Прекрасная или Клеопатра?
Вот так всегда. Всякий раз я пытаюсь все уладить, и всякий раз порчу все окончательно. Она совсем взбесилась и выказала это тем, что встала и пошла прочь. Я догнал ее только у кладбищенских ворот.
— Куда это вы вздумали идти?
— Туда, где Главная Улица города Онабак, штат Иллинойс, упирается в реку, чтобы взять пробы Отвара и как можно быстрее доложить обо всем генералу Льюису.
— Вы не имеете на это права. Вам положено оставаться со мной.
Она откинула назад свои великолепные волосы.
— В полученных мною инструкциях об этом ничего не говорится. Зато говорится о том, что, если, по-моему мнению, ваше поведение поставит под угрозу выполнение данного мне поручения, я имею право покинуть вас. Так вот, я считаю, что сейчас имеет место именно такая ситуация. Вы несомненно представляете опасность. Если не для моей миссии, то, по крайней мере, для меня лично!
Я схватил ее за руку и повернул к себе лицом.
— Вы ведете себя, как вздорная девчонка, а не как майор морской пехоты США. Что это на вас нашло?
Она попыталась высвободиться, но это у нее не получилось. Я только улыбнулся, но, когда она пустила в ход кулаки, мне стало не до смеха. Я снова влепил ей оплеуху, потом, отражая яростные удары, уложил ее на бок, перехватив обе руки за спиной, Все-таки хороший, пусть и не очень крупный мужик в таких делах получше хорошей, пусть и крупной бабы.
— Ладно, — процедил я сквозь зубы. — Так все-таки что это с вами?
Она не отвечала, только неистово извивалась, хотя и понимала, что высвободиться не сможет, а затем, обессилев, застонала.
— Это то же самое, что и со мною? — спросил я, ошеломленный внезапной догадкой.
Она прекратила борьбу и едва слышно ответила:
— Да.
Я отпустил ее руки. Она перевернулась на спину, но подниматься не стала.
— Вы хотите сказать, — произнес я медленно, все еще не в состоянии поверить в это, — что влюблены в меня?
Она молча кивнула.
И тогда я склонился к прекрасному лицу распростертой передо мной женщины, чтобы поцеловать ее с тем же долго не находившим выхода пылом, с каким всего несколько минут назад обрушился на нее в желании усмирить.
— И все-таки, мне не верится, — признался я чуть позже. — Для меня, разумеется, было вполне естественно влюбиться в вас, даже сознавая, что вы меня ненавидите. Но вы… Почему? Почему вы меня полюбили? Или, если не можете ответить на этот вопрос, объясните хотя бы, почему так издевались надо мной?
